Из книги архимандрита Лазаря (Абашидзе) «Пасха без Креста или еще раз об экуменизме»

Человек, видящий свои грехи, познавший собственную немощь, и человек, не зрящий греха своего, могут одинаково казаться верующими и православными, знать основные истины нашей веры и говорить одинаково правильные вещи, но духовное их различие крайне велико.

Вся жизнь человека, усматривающего в глубине своего сердца начатки страстей, готовых умертвить его, обращена внутрь. Весь образ мышления его – покаянный, деятельность сдержанная скромная. Молитва – о прощении своих грехов, об исцелении своей прокаженной души. Когда его просят помолиться о других, ему это крайне трудно, когда он молится за другого, пот градом катится с лица его, он желал бы лучше всех и все оставить и спасать скорее свою душу. Такому человеку не надо говорить, что есть внутренняя жизнь, какое главное духовное делание необходимо: перед ним – его душа, убитая грехом. Плач – какое еще делание может быть полезно? Его могут обвинять в эгоизме, в замкнутости на самом себе. Но на самом деле лишь его путь – истинный. Принося покаяние, плача о грехах своих, моля Бога очистить его от них, он действительно становится новым человеком, «новой тварью» (2Кор.5,17). И благодать Божия, почивающая в кротком и смиренном сердце, уже поневоле обращает к нему взоры людей, видящих в нем образец подлинно духовной христианской жизни, влечет к исправлению их самих.

Человек же, не зрящий греха своего, находится в странном, неестественном воодушевлении, он словно пьян! Чем ему себя занять? Каких-то тяжких грехов он за собой не знает, внутри тоже ничего особенного не видит, а если и видит, «так что, Бог милостив, простит! Все мы страстны». Не понимает человек, что ему внутри себя делать и рвется наружу. Вся его деятельность вовне, он сам постоянно изливает из себя свой свет и добро: милостыня, молитва о других так «радостны» для него! Казалось бы, святой, да и как выигрышно отличается он от того – кающегося, занятого собой христианина. На самом же деле здесь страшное обольщение! Но как трудно обнаружить этот обман! Тут необходимо действительно духовное зрение, оно показало бы, что в сердце взамен Христа – идол гордыни, идол самости, который источником всякого добра почитает не Бога, а самого себя.

И важно понять: зрение греха своего – не умовое знание о своих погрешностях, но дух покаянный, ревностная требовательность к себе, ненавидение в себе лукавства, лицемерия, притворства, ненавидение в себе человекоугодия, артистизма, всякой лжи, а не только явных греховных пожеланий. Зрение греха своего – дар Божий, первый дар, который дает благодать Духа Святого тому, кто искренно ищет Бога. Оно сокрушает душу, смиряет ее, не дает ей высоко думать о себе, отрезвляет, вводит внимание внутрь. Кто не узрел грех свой, тот еще не начинал духовную жизнь. Такой человек, если и даст совет, то этот совет не содержит в себе силы, он взят из мечтания, из сонного видения. Слова такого человека – лозунги, действия – актерство. Его знания о духовной жизни – дилетантство, его проповедь– литературщина. Его энергичность не от ревности об истинном богоугождении, а от жажды деятельности в мире сем, «самопожертвование» – не стремление «погубить душу свою» ради собственного спасения, а оживление ее ради избежания требующейся от христианина смерти во Христе. Такой человек не Крест Христов несет, а носится с крестом, обманывая самого себя и других. Вспомним рассказ преподобного Петра Дамаскина: некогда умирал один старец, которого люди почитали святым, своим духовным отцом, плакали безутешно над его одром. А другому, действительно духовному старцу, было открыто Богом в то время, что умиравший на самом деле ни на минуту в своей жизни не упокоил Господа в сердце своем. Святой Петр Дамаскин поясняет, что не давало упокоиться Господу в сердце этого столь высоко чтимого народом подвижника – гордыня и самомнение, страшнее которых в жизни духовной поистине ничего нет.

И именно от незнания своей поврежденности грехом, непонимания самого процесса болезни, от самоуверенности, похвальбы собственным добром и усилиями рождается холодное, пренебрежительное отношение к догматам. Так бывает нередко с людьми, интересующимися лишь нравственно-аскетическими вопросами: они не видят связи догмата с жизнью. И оттого нередко думают: «зачем нам догматы?», «какая разница между религиями?», «есть ли она вообще?» и т. п. Но наступает порой в духовной жизни такое состояние, когда человек полностью изверивается в собственных силах и, уже не надеясь на себя, по необходимости обращается к сверхъестественной помощи – к Богу. Здесь-то и открывается вся великая и даже единственно важная ценность «так называемых догматов».

Крайне, крайне опасна приобретающая сегодня такое распространение тенденция к адогматизму, который чаще всего отрицает не самую истинность Божественных догматов, но лишь необходимость ясного знания их для нравственной, духовной христианской жизни. Такой взгляд полагает догматы чем-то отвлеченным, не имеющим отношения к реальной жизни, обесценивает их, считает практически ненужными, отрицает неразрывную связь догматов и заповедей. Но опять-таки: когда человек изверится в собственных силах, то вдруг оказывается, что «догматы» вовсе не только «истины», то есть не отвлеченные идеи, не знание, не предмет лишь умственного верования, холодного признания, не учение, а наоборот: в них-то и заключается самая подлинная жизнь, или, даже лучше сказать, они-то и суть жизнь души, и только на них основывается, в них коренится, от них получает силу и сама христианская нравственная жизнь, наше доброе поведение. Ибо жизнь души и заключается в причастности к той сверхъестественной жизни, о которой догматы говорят отвлеченно… Тогда догматы приобретают центральное значение, а «нравственные вопросы» – производное, подчиненное, второстепенное… Когда душа поймет это опытно, то от интереса к нравственно-аскетическим вопросам переходит к «жизни догматами», и они становятся для нее самым дорогим. Начинается, зарождается сердечное отношение к догматам, а не умственное; первоначальное знание переходит в общение, а это общение или внутреннее соединение дает подлинное познание. И самый Символ Веры кажется уже тогда не холодным «признанием», а живым исповеданием, горячим свидетельством внутреннего общения с Богом, сердечной любви к Нему. И представлявшиеся некогда холодными догматические истины вдруг зажигаются внутренним огнем и согревают сердце сильнее всех иных средств, ибо жизнь от Бога изливается в сердце исповедующего Его. На соединенную с любовью веру Бог отвечает самооткровением, или общением, на призывание Его Имени – Жизнью в Нем.

Яндекс.Метрика